Пушкинскую сентенцию можно в полной мере отнести к отцу и сыну Серовым: благодаря Крыму музыкант Александр Николаевич и художник Валентин Александрович заняли достойное место в отечественной культуре.
«Меня здесь балуют»
«Любящих музыку здесь бездна», – такое признание сделал Александр Серов, прибывший в 1845 году из столицы империи в Симферополь. 25-летнего юриста ожидала рутинная служба, но он нашёл отдушину в творческих занятиях.
Энтузиаст полон планов, мечтает собрать «громогласный оркестр», но увы – «нигде нет контрабаса!» Обрадовало расквартирование в городе полка, в составе которого был большой, в 80 человек, коллектив музыкантов: по праздникам бульвар превращался в импровизированную концертную площадку.
Таврические ценители искусств проявили неподдельный интерес к молодому таланту. Кантата, созданная начинающим композитором для празднества в честь полувекового юбилея деятельности на пользу Крыма врача Фёдора Мильгаузена, прозвучала весьма достойно.
Александр Николаевич стал душой местного светского общества. «Даже смешно, как меня здесь балуют, – рассказывает он. – Вчера я был зван к обеду у вице-губернатора, но, утонув в своих нотах, опоздал на полчаса. Тотчас явился ко мне вице-губернаторский кучер с поручением: если я боюсь грязи, принести меня на руках. Разумеется, это было сказано в шутку, но предводитель дворянства добавил: «Нет ничего легче – кучеру принести на руках Серова, когда мы сами его на руках носим».
Театр трёх Александров
«Артист в душе» уделил особое внимание симферопольскому храму Мельпомены, благо стараниями общественности здание уже успело приобрести благообразный вид. Застрельщиком выступил Александр Самойлов – директор гимназии, выходец из знаменитой актёрской семьи. Финансово поддержал инициативу глава Таврического дворянства Александр Казначеев.
Серов немедленно включился в театральную жизнь. Самодеятельная труппа готовила новогоднюю постановку – французский водевильчик, и Александр существенно дополнил действо, сочинив музыку и куплеты. Поскольку «с игрой и пением наших дам сладить невозможно», разбитному чиновнику пришлось пробовать свои силы в качестве режиссёра и актёра. «Театр был полнёхонек! – радуется новоявленный жрец высокого искусства и тут же сообщает новость: его назначили директором! Молодому да раннему предстоит распоряжаться выбором пьес. – Труппу ждут весьма порядочную с декорациями, костюмами и добрым оркестром. И всё это будет в моих руках!»
Открывшаяся перспектива давала импульс и собственному творчеству. Серов задумывается над оперой, более того – намерен воплотить замысел на провинциальной сцене, чтобы увидеть недочёты перед тем, как представить свою работу на суд столичной публики.
Славные часы
Удалённость от культурных столиц с лихвой возмещалась простыми радостями жизни. Удивляет крымская природа, столь отличная от северной: «Недавно пошёл гулять по бульвару, который в двух шагах от моей квартиры. Берега Салгира просто очарованье, а мне говорят, что под городом, в саду графа Воронцова, Салгир течёт ещё великолепнее среди групп тополей. Что же будет, когда опушатся тополи и каштаны и густые тени от них покроют весь салгирский бульвар!»
Столичного чиновника, к тому же ещё и неженатого, постоянно приглашают на балы и домашние концерты. Но Серов выделяет только Марию Анастасьеву: эффектная гречанка «привязывается душой ко всему истинно прекрасному в музыке». Очень скоро привязанность перешла в иное качество. «Я люблю её сильно, но любовь эта чиста и свята», – признаётся Александр матери.
Чувства были взаимными, но официальным отношениям препятствовал статус возлюбленной: Мария Павловна была замужем. Впрочем, это обстоятельство особо не мешало: «искреннее и постоянное расположение» к композитору продолжалось до конца его дней. Спустя 16 лет после их знакомства «творец живой музыки» писал Марии: «Я готов пешком выйти тебе навстречу в Крым».
Мотив живой действительности
Роман с Тавридой продолжил сын Александра Николаевича, Валентин. Он сызмальства подавал большие надежды в рисовании, поступил в Академию художеств. В 1880 году Илья Репин пригласил своего 15-летнего ученика составить ему компанию в творческой командировке: Илья Ефимович отправился на этюды, собирать материал для будущих «Запорожцев».
Любознательный студент детально описывает вояж. Первые впечатления начались от Перекопа: «Белые, чистенькие каменные домики с черепичными красными крышами. Далеко виднеются синие горы. Симферополь: сквозь зелень выглядывают домики, над ними торчат тополя».
«На станции Бахчисарай мы вышли из вагона, – продолжает Валентин. – На платформе сидели татары, некоторые из них были очень похожи на запорожцев». Городок покорил юного путешественника неповторимым колоритом. Один за другим в альбоме появляются наброски: «Татарка», «Рукав платья», «Лестница в саду», «Танец», «Руины на высоком берегу Чуфут-Кале».
Эффектным завершением погружения в мир Востока стало посещение кофейни. Много позже наблюдательный художник показывал коллегам стиль кофепития, принятый у крымских татар: «Обнял чашку рукой, поднёс к губам и пил крошечными глотками, почти не наклоняя головы».
Ещё немножко пейзажист
Яркие образы запали в душу Валентина Александровича. Но следующая возможность посетить «волшебный край» выпала только спустя 13 лет. К тому времени Серов обрёл славу сильного портретиста, появились денежные клиенты, и гонорары наконец-то позволили освежить юношеские впечатления. Лето 1893 года художник с женой и дочерью провёл в экзотическом месте – горном селении Коккоз (нынешнее село Соколиное Бахчисарайского района). Дальняя родственница, Розалия Львова, пригласила отдохнуть на даче и заодно, естественно, написать портрет.
Маэстро подошёл к работе со всей ответственностью, хозяйка осталась довольна. Но для Серова гораздо более значимыми были этюды, сделанные как бы между прочим. В полотнах «Татарская деревня в Крыму» и «Татарки у реки. Крым» автор прекрасно передал характерные штрихи жизни народа. Набрав воды в кувшины, две женщины присели на берегу речки, чтоб обменяться новостями. На заднем плане – двухэтажный дом, владелец арбы пустил волов попастись. На другой картине два добротных дома образуют уютный дворик, залитый солнцем. В тени мощного дерева мужчины ведут неспешную беседу.
Оба произведения немедленно купил Павел Третьяков для своей галереи.
Сколько здесь нитей сплелось!
Крымское лето 1893 года принесло свои плоды и в другой теме. Воодушевлённый античным мифом о приключениях Ифигении в Тавриде, Серов отразил своё видение судьбы.
Точный в деталях, поборник импрессионизма изобразил узнаваемый силуэт горы Аю-Даг со стороны селения Партенит. Очевидно, художник знал: здесь ясно слышится греческое слово «парфенос», в переводе «дева». Исследователи полагали, что звероподобная вершина, чьи утёсы увенчаны загадочными руинами, – это и есть мыс Парфений, где в древности располагался храм богини-девы, в котором Ифигения служила жрицей.
Бесхитростная, казалось бы, композиция на холсте даёт богатую пищу для размышлений.
«Богини недостойная раба» жестоко тоскует. Она вышла к морю и вглядывается вдаль, вопрошая небо: «Чужбина разве родиною станет?» Размеренное движение воды и пустынный берег подчёркивают трагическое одиночество: «Увы тому, кто вдалеке от близких жить обречён».
С другой стороны, создаётся стойкое чувство, что Серов вкладывает в идею одиночества иной смысл. Ифигению обуревает печаль, но не страдания. Героиня сознаёт: её удел продиктован высшей волей, и нужно смириться, а не роптать, глядя на волны, которые, шлифуя камни, на самом деле шлифуют душу.
Иван КОВАЛЕНКО, краевед