В начале года Камерный оркестр Крымской государственной филармонии возглавил дирижёр Михаил Сербиненко. И мы поспешили поинтересоваться у нового художественного руководителя некоторыми аспектами культурной жизни. Говорили о «стахановском движении», эпатаже и достоинствах современной эстрады...
– Михаил Владимирович, до этого вы управляли коллективами с большим количеством музыкантов. Влияет ли это на работу или, наоборот, появился стимул делать невероятные вещи малым числом? – Как творческая единица любой камерный оркестр – это уже давно сложившееся явление, он имеет свой достаточно обширный репертуар. Все композиторы и аранжировщики, люди, которые занимаются обеспечением нотного материала, всегда плотно работают с камерными оркестрами. Откровенно говоря, душа всегда лежала больше к камерной музыке, она мне ближе по репертуару, потому что это музыка барокко, романтизм. И ХХ век не обделил вниманием камерный оркестр! Камерный оркестр Крымской государственной филармонии – коллектив профессиональный, сложный, имеющий свои традиции, публику, репертуар. Но никаких проблем нет. – Вы уже определились, чем будете удивлять в новом сезоне? – До меня уже были определённые намётки, векторы развития коллектива, именно репертуарного. Что-то я принял, потому что это сформированные программы, ожидающие своего слушателя. Есть и свои идеи. Считаю, что они достаточно неплохие. Пока вхожу в эту работу. Сейчас мы делаем интересную программу «Шедевры русской классической музыки». Попытаемся охватить большой пласт от начала зарождения русской композиторской школы, там будет Максим Березовский. И дойдём аж под занавес XX века, где разностилевая, разножанровая музыка. Здесь и представители русской школы, оставшиеся работать и творить в Советском Союзе, и те, кто уехал за границу: Арво Пярт, Альфред Шнитке, Дмитрий Шостакович и так далее. Движемся потихоньку, выстраиваем будущий репертуар. Но также оставляем тот прекрасный проект, который был создан моим предшественником, – продолжим работу с талантливыми детьми. – Вы предвосхитили мой вопрос. Только приступили к работе – и сразу вызов, программа «Одарённые дети». Легко ли работать с ними? Уже заприметили звёздочку в свой коллектив? – Поразило то, что Крым в этом плане не отстаёт, а может, даже впереди других регионов России. Есть огромное количество прекрасных музыкальных школ, Музыкальное училище, много именитых педагогов. И они качественно работают! Это очень приятно. Уровень детей, которые играют, потрясающий. Замечательные программы и интересные взгляды настоящих, почти сформированных музыкантов, со своей философией, мышлением. Называть это вызовом можно, но это вызов уникальный, очень интересный, с ним приятно работать. Конечно, появились фавориты, но не буду говорить, кто. По крайней мере, высокая степень исполнительского мастерства присутствует у ребят. И очень радует, когда есть педагоги, которые отдают свои силы и время на развитие подрастающего поколения. – Сейчас очень ответственный момент адаптации. На концерт вы идёте как на эшафот или как на праздник? – Эшафотом это назвать, конечно, будет неправильно, потому что, как вы подметили, тут связаны два таких противоположных чувства: ответственность и радость. Но есть и волнение, нормальное исполнительское волнение, которое должно быть. Понимаете, сложность профессии музыканта в том, что всё-таки мы временно́е искусство, исправить что-то в процессе исполнения невозможно (улыбается). Даже если одолевает внутреннее волнение, дирижёр не имеет права опускать руки. Мы ведь заряжаем эмоциональный, художественный план исполнения. Мы должны скрывать свои негативные чувства. Наоборот, эмоциональный подъём должны показывать, вдохновлять.
– Работа в музыкальных театрах, наверное, повлияла на вас – мюзиклы, оперетты, рок-оперы... Отразится ли это на репертуаре Камерного оркестра? – Ещё советской педагогикой в дирижёрской школе введено негласное распределение: дирижёр оперный, балетный, опереточный и так далее. Мне в этом плане немножко повезло, я работал во всех жанрах. И каждый жанр, если ты работаешь и отдаёшься полностью, важен. Мы не можем делить их условно на высокие и низкие. Но я бы назвал, прежде всего, для себя возвращение в академическую музыку каким-то ренессансом. Хотя я из неё и не уходил в принципе. В музыкальных театрах приходилось работать и над балетом, и над оперой, и над опереттой, и над мюзиклами. Бывают произведения разного качества и уровня, но в тех те-атрах и организациях, где мне довелось работать, академическая музыка присутствовала. Театр даёт хорошую школу, прежде всего, профессии, потому что в нём все жанры присутствуют. Сейчас такое время, ко-гда жанровая грань между организациями культуры немножко размылась. Любым путём и в силу своих возможностей они пытаются охватить новые стилевые направления. Театр – это синтетический вид искусства, в котором присутствует всё: и хореография, и визуальный ряд. Есть такой научный факт: мы воспринимаем больше глазами, поэтому в театре в некотором смысле проще работать и воспринимать музыку. – Слушаете ли вы современных исполнителей? – Мы не можем избежать влияния этой музыки, потому что живём в современном мире. Мы не находимся постоянно в те-атрах или филармониях. Мы выходим в люди и, как любая единица социума, сталкиваемся с современной эстрадой и по радио, и на телевидении. Я считаю, что в любом стиле и жанре есть некие выдающиеся произведения. Если мы говорим про современную эстраду, то и там порой пишут приличные вещи. Есть и композиторы неплохие, и поэты-песенники... Но больше всегда поражает, конечно, мастерство аранжировщика. Потому что из такого скудного материала, который бывает заявлен, мы можем услышать удачные вещи с точки зрения инструментовки, аранжировки. Если рассматривать западную музыку, как бы мы к ней ни относились, там очень хорошие мастера работают. Они могут сделать очень неплохой продукт в итоге. – Но духовно обогащает всё же классика? – Конечно, мы всегда к ней возвращаемся. Не зря же музыка, как и другие виды искусства, делится на развлекательную и интеллектуальную. Понятно, что нашему сознанию тоже надо порой отдыхать. И для этого подходят продукты на злобу дня… – Вернёмся к театру. В оркестровой яме дирижёр почти незаметен, а сейчас вы на виду. Приходится ли работать перед зеркалом, чтобы добиться «идеального жеста»? – Я всегда придерживаюсь мнения, что жест, как и любой другой условный сигнал, который дирижёр использует, прежде всего предназначен для исполнителей. Скажу честно, что перед зеркалом я не репетирую, жесты не оттачиваю. Неправильная тенденция как раз та, когда жест оттачивается для эпатирования публики. Открою секрет: публика никогда не поймёт дирижёрский жест, если только не обладает профессиональными навыками. Можно делать всё что угодно: пользоваться импозантными жестами, закидывать голову, заламывать руки… Но если это не адресовано исполнителям и не приводит к улучшению качества исполнения, то эти жесты ничего не стоят.
– А что для вас самое трудное в дирижёрской профессии? – Наверное, самое сложное – это работать с людьми, музыкантами, солистами, коллегами. Это человеческий фактор. Мы все люди настроения и не можем никуда деться из этой объективной действительности. – Не хотелось об этом говорить, но многие считают, что дирижёры – достаточно авторитарные люди... – Неважно, кем человек стал. Будь он флейтист, скрипач, фотограф или математик, остаются присущие ему черты характера. Люди разные, со своими эмоциями, взглядами, мировоззрением. Если мы говорим о психологическом портрете дирижёра, есть разные условные психотипы: дирижёр-педагог, авторитарный дирижёр, дирижёр-диктатор... В разных ситуациях жизнь и профессия заставляют примерять все маски. Мы и в общественной жизни бываем абсолютно разными. И здесь также: где-то ты педагог, а где-то диктатор. В разных ситуациях надо уметь маневрировать разными ролями и уметь их применять. По-другому быть не может. Мне нравится высказывание по этому поводу великого итальянского дирижёра Рикардо Мути. Говоря о профессии дирижёра, о её возвышенности (у обывателей складывается мнение, что это что-то недосягаемое), у него спросили: «Как вам сидится на троне?» Он ответил: «Да вы что, какой трон? Это остров одиночества!» В чём-то он прав. – Говорят, что это профессия второй половины жизни. Вы согласны с этим утверждением? – Нет, я с ним не согласен по одной простой причине: планета не стоит на месте, мы можем наблюдать общую тенденцию, что множество профессий, и не только связанных с искусством, помолодели. Не хочу никого обижать, но количество лет не всегда переходит в качество лет. Сейчас мы можем видеть большое количество молодых дирижёров. – А зрительская аудитория не молодеет. Есть рецепт, как привести молодёжь в концертный зал? – Конечно, это процесс не одного дня, года или сезона. Может, скажу очень наивные вещи, но надо зрителя воспитать (улыбается). Никто не отменял духовного развития. Оно есть, оно необходимо. В советское время была пропаганда классической музыки, может, где-то она была неуместна. Если вы помните, «Лебединое озеро» по телевизору крутили каждый божий день. Но люди всё равно его знали, соприкасались с репертуаром классической музыки, напевали арии. Сейчас молодёжь, к которой я и себя отношу, на самом деле не обделена классической музыкой, потому что есть много сериалов, фильмов и даже компьютерных игр, в которых она звучит. Люди, сами того не понимая, с ней соприкасаются, слушают. Молодёжь очень трудно привлечь за счёт того, что ей доступно огромное количество информации. Вы тоже росли, когда не было такого засилья Интернета, когда, чтобы найти какой-то материал, нужно было пойти в библиотеку и рыться в книгах. Я помню, как переписывали на аудиокассетах знаковые выступления. Сейчас мы живём в то время, когда ничего не надо искать. Захотел послушать такую редкую вещь, как третья симфония Брукнера, – можно в пару кликов найти 150 разных её вариантов исполнения. В результате отношение к информации меняется, мы перестаём её ценить. Множество организаций культуры любыми способами пытаются привлечь молодёжь. Я думаю, это надо делать через создание некой элитарности. Чтобы быть человеком, надо думать. Классическая музыка – это одно из тех явлений, которые заставляют думать, развиваться, идти к чему-то прекрасному. Не мой тезис, бетховенский: «От тьмы – к свету». Мы не говорим, что надо сразу приучать к серьёзной, масштабной музыке. Нет, надо начинать с малых форм. Элементарное знакомство, которое было построено в советской педагогике через такие хрестоматийные вещи, как «Петя и Волк» Прокофьева. Мы знакомились с тембрами, с группами оркестра и развивали тембральный слух, фантазию и так далее. Сейчас мы немножко упустили это. К сожалению, мы живём в экономической и финансовой плоскости, есть понятия конкуренции и дохода. Посмотрите, какое обилие: музыка игр, рок-музыка и так далее. Никто не говорит, что это плохо. Но надо это (массовое и элитарное искусство. – Ред.) совместить, сбалансировать. Где-то воспитывать, а где-то говорить на языке молодёжи. А когда мы работаем только в угоду публике, это неправильно. Как бы то ни было, публика не может диктовать, что она хочет. Тогда мы потеряем всё интеллектуальное, всё настоящее, что есть. Думаю, что всё-таки какой-то баланс мы найдём. – Сейчас, кстати, зрители и слушатели постоянно требуют новинок. Поэтому создаётся впечатление, что в сфере культуры идёт какое-то «стахановское движение». Вы «стахановец»? Стараетесь успеть сделать как можно больше или качество работы ценнее? – Нет, «стахановцем» не стану, надеюсь. Всё-таки я приверженец того, что качество преобладает над количеством. Никто не отменял тот факт, что есть понятие госзаказа, планов, репертуарной политики организации, но всё-таки тщательная работа и тщательное разучивание материала прежде всего. Выходить с масштабным, но сырым материалом – это не про меня. – Назовите самое сложное произведение, которое хотелось бы исполнить с оркестром в будущем. – Каждое произведение сложное, если мы к нему относимся правильно, уважительно. К нему, к автору, к слушателям. Множество вещей хочется сыграть. Я с удовольствием бы поработал над камерной музыкой Пуччини, с которой наш слушатель не совсем знаком. Над музыкой Отторино Респиги, который в России тоже не очень известен. В репертуаре для камерных струнных оркестров много тех вещей, с которыми сам знакомишься. Они могут быть на Западе известны, но у нас обделены вниманием. Мы постоянно взбираемся на новые ступени, всегда сталкиваемся с новыми вызовами в хорошем смысле этого слова. И «Евгений Онегин» – сложная опера, и «Щелкунчик» Чайковского. И оперетта любая кальмановская сложна. И современные спектакли есть непростые, например, Александр Журбин, если мы говорим о качественных вещах, настоящих российских мюзик-лах. К любому произведению должно быть отношение очень серьёзное. Есть, конечно, мечта, то, к чему хочется прийти. Если говорить о театральных постановках, то для меня это «Иоланта» Чайковского, «Мадам Баттер-фляй» Пуччини. Если мы говорим о Камерном оркестре, то это Отторино Респиги и Бенджамин Бриттен… Повторюсь: с репертуаром всё нормально, но ещё есть столько белых пятен, которые хочется раскрасить.
– На какие недостатки вы можете закрыть глаза? – Практически на все. – Кто у вас пример для подражания? – Любой человек, который делает свою работу, и делает её скромно. Игорь Моисеев – великий хореограф, который отдавал свою жизнь профессии и был очень скромным человеком. – Опишите себя тремя словами. – Гражданин, исполнитель, романтик. – За что вы можете забанить человека в соцсетях? – За какие-то низкосодержательные вещи, негативные, как и все. – Выигрывали ли вы в лотерею? – Вообще не игрок. Пару раз пробовал, но никогда не выигрывал. Я к этому очень скептически отношусь. – Для кого хотели бы попросить счастья? – Для всех. Помните, как у Стругацких: «Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдёт обиженным!» – Где вы любите отдыхать? – На Южном берегу Крыма. Есть любимое место, это Алушта. – Если бы вам пришлось есть только одно блюдо всю жизнь, что бы это было? – Наверное, плов. Борис СЕДЕНКО
