Кажется, весь Русский мир побывал в Крыму. Наш полуостров вдохновлял художников, поэтов, учёных… Мы отмечаем 200-летие Александра Островского, но его пьесы по сей день не сходят с подмостков столичных и провинциальных театров. И мало кто знает, что одним из источников вдохновения для «русского Шекспира» был Крым.
Драматургу Островскому предшествовал Островский-канцелярист. Карьеру он начал в совестном суде, который, в частности, занимался разбором имущественных отношений. На юного писаря обрушился поток дел, где главными фигурантами были деньги. 20-летний юноша каждодневно наблюдал, как презренный металл корёжил людей, превращая добропорядочных родственников в злобных соперников. Вся эта кутерьма типажей и ситуаций впоследствии нашла яркое отражение в его творчестве. Деньги и любовь с первого действия вступают в жестокий поединок: за внешними красотами и воздыханиями при луне прячутся холодный расчёт и беспредельный цинизм.
Произведения начинающего автора вызвали неоднозначную реакцию общественности. Влиятельное купечество узрело в тексте комедии «Свои люди – сочтёмся!» подрыв репутации и оскорбление сословной чести. Сочинили жалобы. Скандал дошёл до самых верхов. Император Николай I наложил резолюцию в совершенно драматическом духе: «Напрасно напечатано. Играть же – запретить». И заодно повелел установить за литератором секретный жандармский надзор. Команду «Отставить» «голубые мундиры» получили только после воцарения Александра II. С лёгкой руки августейшего инициатора реформ остросоциальные пьесы «Колумба Замоскворечья» одна за другой начали появляться на сценах императорских театров.
Глубокой психологической проработке персонажей способствовало хобби Островского. Он буквально охотился за интересными словечками, эпизодами, нетривиальными случаями и тщательно фиксировал в записной книжке материалы, которые впоследствии помогали раскрыться героям или создать нужный антураж. Уже добрых 150 лет живут в нашем языке крылатые выражения, услышанные Александром Николаевичем и выпорхнувшие из-под его пера: «бешеные деньги», «горячее сердце», «на всякого мудреца довольно простоты», «не сошлись характерами».
Вот и на палубе парохода, идущего вдоль брегов Тавриды, пассажир, напрочь позабыв про пугающие разговоры о качке, записывает: «Облака вечерние (матросы говорят: «Ночь идёт»). На юте – песни кочегаров».
Летом 1860 года 37-летний преуспевающий драматург ступил на крымскую землю. Первые впечатления – о Евпатории: «Цвет моря. Мечеть. Пристань. Татары. Синагога. Виноград. Улицы. Балконы. Двери. Цирюльня. Базар. Трактир». За этим пунктиром встаёт образ залитого июльским солнцем городка с характерными деталями.
Тяжкое чувство произвёл на него разрушенный Севастополь. «Бухта. Константиновское укрепление. Маяк. Суда. Развалины. Бульвар. Георгиевский монастырь. Балаклава», – торопливо отмечает Островский. Он вглядывается в величественные руины, оставленные Крымской войной, пытаясь осмыслить величайшую трагедию, и ищет в «городе безо всякой жизни» малейшие следы этой жизни: вот, на Мичманском бульваре бравурно играет оркестр, а в Георгиевской обители звонит колокол к службе.
Глубокой печалью наполнено письмо к друзьям: «Был в несчастном Севастополе. Без слёз этого города видеть нельзя, в нём не осталось камня на камне. Я осматривал бастионы, траншеи, был на Малаховом кургане, видел всё поле битвы. Капитан нашего парохода ходил со мной и передавал мне подробности. Посылаю вам цветок, который сорвал на Малаховом кургане. Он вырос на развалинах башни и воспитан русской кровью».
Символично, что в разгар лета на иссушенной зноем каменистой почве цветут розово-фиолетовые бессмертники.
Ещё раз Островский вспомнил о героической обороне «русской Трои», посетив церковь в Алупке. В дневнике появляется запись: «Священник отец Никандр. Рассказ о Синопе, о Севастополе, о недостатках». На груди иеромонаха поблёскивали золотой крест на георгиевской ленте и воинские награды. Свидетельства боевых заслуг пастыря заинтересовали любознательного путешественника.
Никандру было что поведать. В 1853 году его направили в Балаклавский Георгиевский монастырь «для служения флоту». В составе экипажа одного из кораблей священник принимал участие в Синопском сражении, где эскадра под командованием Павла Нахимова разгромила турецкий флот. Когда в начале Крымской войны корабли были затоплены у входа в Севастопольскую бухту, чтобы не допустить врага, батюшка вместе с матросами защищал город на суше, «постоянно подавая пример самоотвержения и помощи».
С наступлением мира Никандра перевели на более спокойное место – в храм Архистратига Божия Михаила в Алупке. Здесь он прослужил более четверти века. Прихожане искренне любили настоятеля «за честную жизнь и чистосердечие». Прямота взглядов и независимость суждений инока-воина внушали глубокое уважение.
Островский пристально интересовался бытом и культурой населяющих Крым народов. В одной из записей упоминается «татарин Бекир – кумысник. Его походка». Бекир-ага, житель селения Дерекой, содержал в Ялте постоялый двор – недорогую гостиницу, где, скорее всего, остановился литератор, желающий изучать жизнь изнутри. За дегустацией кумыса постоялец с благодарностью принял предложение купца посмотреть, как живут его односельчане. В дневнике отмечено: «Поездка в Дерекой. Дорога – речка, мечеть, кладбище. Дом. Виноградные сады. Орехи».
Для более полного погружения в среду Островский договорился с проводниками и отправился из Ялты в Бахчисарай горными тропами, через яйлу. Лошадки не спеша преодолевали сложный путь, и на привалах тетрадку пополняли заметки: «Въезд на гору. Постепенность. Хребет. Чабаны. Долины. Татарский дом – светёлка».
До Бахчисарая добрались только к позднему вечеру: «Минареты. Дворец: сады, фонтаны, гарем, купальня. Могилы ханов при луне. Базар – покупки: полотенца, туфли, чётки». Помимо традиционных сувениров, «любимец муз» купил ещё два десятка литографий с пейзажами полуострова. На картинках, изображающих виды Ханского дворца, для памяти расписался: восточный колорит города так и просился на сцену.
По окончании путешествия Островский сообщает: «В Крыму я кой-что приготовил, теперь засяду за работу». Накопленные впечатления дали новый толчок творчеству. Автор злободневных произведений обратился к темам сказочным. Отголоски Тавриды ясно слышны в незавершённой пьесе «Иван-царевич». Вымышленный хан Калин-гирей находится во вполне реальной обстановке: «маленький внутренний дворик Бахчисарайского дворца». Диалог Девки Чернавки и Царевны Милолики явно «снят с языка» разбитного провожатого: «Ты будешь сидеть в Бахчисарае, в саду, у фонтана. – Это хорошо только в стихах, а на деле в саду у фонтана жёны целый день бранятся и дерутся туфлями!»
Одним из шедевров Островского стала «Снегурочка». В основу сюжета легла русская народная сказка, почерпнутая из сборника «Поэтические воззрения славян на природу». Из академического издания на театральные подмостки, а с них – в наше новогоднее бытие шагнули Снегурочка и Дед Мороз. В монологе Весны Красны звучат крымские ноты: «Счастливые долины юга! Там ковры лугов, акаций ароматы и тёплый пар возделанных садов, и млечное, ленивое сиянье от матовой луны на минаретах, на тополях и кипарисах чёрных...». «Весенней сказке» была суждена долгая жизнь: на основе стихотворной феерии плеяда отечественных мастеров создала оперу и балет, сюиту и мюзикл и четыре экранизации!
Иван КОВАЛЕНКО, краевед
