Владислава Бахревского без преувеличения можно назвать классиком. Причём как детской, так и исторической беллетристики. Дебютировав в литературе в начале оттепельных 1960-х как автор произведений для детей и юношества, со временем писатель всё чаще и чаще заявлял о себе как о самобытном историческом романисте. В интервью «Крымской газете» он рассказал, почему важно знать историю, а также о том, как поездка в Эфиопию обернулась объёмным романом о русском воине, принявшем монашеский постриг.
«Ни одной зацепочки»
– Гегель утверждал, что история «никогда ничему не научила народы». Вы как исторический романист наверняка с этим не согласитесь?
– Историю надо знать для того, чтобы тебя не дурили. Чтобы тебя не дурило государство, не дурили историки, не дурила международная волна любви или нелюбви к твоему государству. Если ты хочешь понимать, что происходит, надо знать историю. В наше время, да и во все времена, без истории ты полный болван.
Я учился в школе во время войны. Мы переехали в место, где была школа. И мне сказали: «Ты можешь походить как вольный слушатель, чтоб дома не болтаться». А в школу идти мне было ещё рано: уже февраль. И я пошёл в первый класс. Школа деревенская, сидели вместе и первый, и второй, и третий, и четвёртый классы. А в третьем уже преподавали историю. И я, первоклассник, вытаращив глаза и распахнув уши, слушал, как князя Игоря распинали и такое прочее.
В этом селе у меня был друг, по-видимому, выходец из дворянской семьи, у которой была потрясающая библиотека. После уроков мы играли у них. У этого мальчика была папка с вырезанными нарисованными воинами, и мы играли в войны. У нас было английское, немецкое, русское, татарское войско. Мы жили в истории.
А ещё война… Когда она началась, мне пятый год шёл, и мы слушали по радио, как войска оставили такой-то город, отступили из другого города. Мы знали всех маршалов, всех командующих. Но чтобы в голове была история, нужны образы. Я детский писатель, который хорошо может написать для детей. Меня почему-то ни разу не пригласили к сотрудничеству с каким-нибудь историком, чтобы создать учебник истории для младших классов. Историки, которые сегодня пишут учебники, доктора наук, академики – что они пишут? Как дети могут это запомнить, когда, например, о Соляном бунте рассказывается общими фразами и ни одной человеческой зацепочки. Потому в мозгу ничего не остаётся. Притом что все современные учебники по истории великолепно иллюстрированы.
– Может быть, именно поэтому вы стали писать исторические романы? Охотно ли их публикуют?
– Мой роман о Богдане Хмельницком «Долгий путь к себе» не издавали одиннадцать лет. Но когда издали наконец, то тиражом в двести тысяч экземпляров. Книга сразу же приходила к людям!
– Действительно ли есть «заслуга» и украинского писателя Павла Загребельного в том, что выход романа тормозили столько лет?
– Конкретно сказать не могу. Когда я писал эту книгу, сидя в Евпатории, то узнал, что он пишет роман «Я, Богдан». Загребельный приезжал к нам в Крым. Я написал ему в письме: «Очень хорошо и, наверное, очень интересно, что мы с вами, украинский и русский писатели, пишем об одном времени». Никакого ответа не последовало. Когда я дописал роман, то отдал его в московское издательство «Современник». Рукопись на рецензию направили историку Андрею Сахарову. Прочитав, он сказал, что книжка хорошая и её нужно издавать как можно скорее. Ещё рукопись послали для рецензии на Украину. И оттуда пришли две толстенные рецензии: нельзя издавать ни в одном издательстве Советского Союза. Но её потом всё-таки издали. А польский исследователь из Гданьска Франциск Апанович, прочитав роман, назвал его шедевром.
«Наверное, святой»
– В числе последних ваших произведений романы о жизни Александра Булатовича, русского офицера, который в начале века стал монахом русского Свято-Пантелеимонова монастыря на горе Афон в Греции…
– Думаю, это тоже достаточно выдающееся произведение (улыбается). И оно еретическое с точки зрения патриархии.
– Чем привлекла вас судьба этого едва ли не святого человека, зверски убитого 49-летним в декабре 1919 года?
– Прежде всего, он разведчик. Совсем молодым прибыл в Эфиопию, когда на ту напала Италия. Там как географ открыл несколько вершин, составил карты местности, открыл и описал горный хребет, названный именем российского императора Николая II. Работал я над этим произведением лет тридцать. В 80-х ездил в Эфиопию и написал книгу «Страна тринадцатого месяца», в которой Булатовича упомянул одной фразой: «В Эфиопию едет поручик Булатович». Ошибся, конечно, потому что он, когда туда приехал, уже был корнетом. С тех пор в памяти оставалась мысль, что нужно написать о Булатовиче.
Наверное, книжку эту я бы никогда не написал, если бы не один случай. Многолетний главный редактор «Мурзилки» Татьяна Андросенко была родом из Сум. И однажды я спросил её: «У вас в Сумах был такой Булатович…» На что она ответила, что её сестра ухаживает за его могилой. Мы с ней собирались поехать на могилу Булатовича, не поехали, а через год гроб с его останками выкопали. И меня уже пригласили посмотреть, Булатович ли это. Я увидел в гробу человека с пробитым черепом (бандиты выстрелили ему в голову). А если говорить, святой он или нет, то, наверное, святой. Местный священник обратил моё внимание на то, что его палец был совершенно не подвержен разложению.
– А что подвигло успешного исследователя и военного сделать столь резкий мировоззренческий поворот и удариться в веру?
– Он много воевал, блистательно владел саблей. И однажды снёс голову китайскому мальчику, который направил на него дуло немецкой винтовки «Маузер». Позже так же рубанул какого-то старика. Перед ним открывалась прекрасная карьера, но он ушёл в монахи. Он не мог простить себе, что убил ребёнка, хотя тот через мгновение застрелил бы его.
– Специалисты утверждают, что именно вы как исследователь впервые сорвали покров тайны с убийства Булатовича.
– Уточнил... Сначала вели разговоры о том, что с ним советская власть расправилась. Но там бандиты грабили имения, а советская власть, напротив, решила защитить помещиков от них. Убивший Булатовича человек и его подельники, не дожидаясь, пока большевики возьмут помещиков под свою защиту, нагрянули к Булатовичу. Причём народ в селе расправился с ними: двоих пустили под лёд. А главный виновник дожил в тех же краях до ста с лишним лет.
«У нас есть своё»
– Будучи человеком, который воспел в своих произведениях гетманов Войска Запорожского, как вы оцениваете заявления о цивилизационном отрыве «европейской» Украины от евразийской России?
– Изначально казаки – это племя со своими законами, очень монашескими, жестокими. Это было воинское племя. И чего в них европейского? Они жили в диком поле. Какие они европейцы? Но у них своя высокая воинская культура была. Те же запорожцы – это не украинское казачество: там были немцы, русские, поляки, выходцы из Средней Азии. Смешно! Культура Востока старше и мудрее европейской. И тот, кто принадлежит к азиатской культуре, нескончаемо выше, чем европеец. Мы просто к этому привыкли: Европа, Европа… Ну Европа жрать умеет! Она построила всё для удобной жизни. Но мы – русские. У нас есть своё.
– Вы сетуете, что нынче утрачен язык, поскольку потеряна прямая связь с землёй…
– Потому что деревню убили. Там человек возрастал на земле и создавал язык. Крестьяне создали язык. А рабочие убивали его всю жизнь. Крестьянин создавал, пел замечательные русские песни. А рабочий создал частушку. Вещь замечательную, смешную и умную, но хулиганскую. А сейчас какой язык в городе? Какой-то суржик! Когда-то я писал о том, как приезжал из Евпатории в Орехово-Зуево, садился в электричку и слышал «Мать твою!..» и так далее. Здесь, в Крыму, не ругались тогда. А сейчас сплошной мат, мат по всей России. В Петушках, милом городе, матерятся дома, на улицах, бабки, молодухи, дети. Какой язык? И где они его возьмут, у них же нет носителей языка настоящих вокруг?
– Может, из ваших новых произведений?
– У меня более десятка сказок не напечатано. Великолепную повесть о Крыме «Карьер на Облаке», которую я писал лет десять, маленькую, но очень мощную, не могу напечатать. Те, кому давал, говорят: «Шедевр!» Там человек купил в Крыму жильё в деревне, а когда ушёл на пенсию, то поехал туда жить. Приехал, а деревни уже нет. И холма, на котором она находилась, тоже: там сделали карьер. Деревня называлась Облако, поэтому повесть называется «Карьер на Облаке». Там столько всего, и я не могу её напечатать. Негде. Я послал её на Литературный конкурс имени Сергея Михалкова и не попал даже в длинный список номинантов…
Ликвидировав профессию писателя, власть ликвидировала душу России. Потому что писатель всегда был душой народа, совестью народа, красотой народа, которая проявлялась через писательское творчество.
Алексей ВАКУЛЕНКО
